Кого добавила в друзья и на кого подписалась Daria Lavrova. Новые подписчики.

Для оперативного получения новой информации добавьте эту страницу в закладки. (На компьютере Ctrl+D)

Статусы пользователя:

Открытые анкетные данные Lavrova Daria:

Настоящий Кай | Daria Lavrova

«Ты мой, мой!» — шептал снег, швырял в лицо пригоршни; левый глаз нестерпимо болел и слезился, Кай бежал домой, тёр глаз уголком клетчатого шарфа — подарка Герды, но лучше не становилось.

В тот день Копенгаген окутывал мягкий, предпраздничный снежок. Кай не спеша шел по Стрёгет и окунался с головой, с жадным любопытством в шумиху и суету людей, спешивших купить подарки и вкусности к рождественскому столу. В такой суматохе особенно ценной была возможность никуда не спешить, и Кай наслаждался ею сполна, как и озабоченно-предпраздничными лицами людей. Ему нравилось угадывать, какие подарки они купили близким и какое угощение поставят на стол.
Дойдя до пристани, Кай остановился и закурил, глядя в серую даль. Его манили корабли, далекий Шпицберген. Кай любил зиму и холод, но Герда — активная, горячая — уже все решила за них обоих. В свадебное путешествие они поедут во Францию: Ницца и Канны, Лазурный берег; а оттуда — в Испанию, и о холоде там будет напоминать только лёд в кувшинах сангрии — алой и апельсиновой.
«Мы будем пить ее литрами, а небо... Там будет такое небо, Кай, все время голубое, и ты забудешь эту серость и этот туман! Соглашайся, мы всю жизнь тут мёрзнем!»
Кай согласился, но о Шпицбергене не забыл.

Вглядываясь в корабли и метель, Кай вспоминал сказку о Снежной Королеве: где-то на далеком Шпицбергене находятся ее ледяные чертоги, там завывает вьюга и снежинки неустанно кружатся в безумном вихре. «Интересно, — подумал Кай, — ведь если есть Снежная Королева, то должен быть и Король?»

Задумчиво протянув ладонь, Кай ловил на тонкую черную перчатку снежинки и смотрел, как они тают от тёплого дыхания; вдруг налетел вихрь, снег бросился ему в лицо, запутался в волосах, забился в глаза и нос, растаял на губах. «Ай! — вскрикнул Кай, почувствовав, как что-то больно закололо в левом глазу; он тёр его, пока не потекли слёзы. — И чёрт меня дернул стоять тут и пялиться, как дурака, на метель!» Вытирая краем шарфа слезящийся глаз, Кай поспешил домой, напролом, через снежную бурю, так внезапно сменившую предрождественский тихий снег, через толпы горожан, узкими улочками. Подальше от ярких вывесок «Christmas SALE», которые вдруг стали его раздражать. Прочь от гудящего роя толпы, спешащей за подарками!

Ворвался с мороза, совершенно окоченевший, с воспаленным глазом, щедро рассыпал снег по всему коридору. «Кай, ну неужели сложно было стряхнуть с себя снег, а не нести его в квартиру?» — капризный голос Герды; почему он никогда не замечал, какой он тонкий и резкий; почему не обращал внимания, как противно она растягивает гласные: «сло-о-о-ожно было стряхну-у-у-уть»?
«Мне в глаз что-то попало, хочу лечь», — отрывисто сказал Кай, машинально целуя Герду в подставленную румяную щеку. От приторного запаха роз, заполнившего дом, его затошнило — что за банальщина эти розы? И зачем их везде использовать? Розовый сироп к оладьям на завтрак, гель для душа с ароматом розы, крем для лица, розы в вазах по всей квартире. Из года в год — варьируется только цвет. «Символ роскоши и красоты», — наставительно говорила Герда. Раньше Каю было все равно, а сейчас он понял, что задыхается.

Не сомкнул глаз всю ночь, прислушивался к завыванию вьюги за окнами, а утром встал — разбитый, уставший, но решительный, сказал Герде: «Прости, мне нужно уехать», — покидал первые попавшиеся под руку вещи в сумку под гневные крики Герды: «Или остаешься, или можешь вообще не возвращаться!» Мягко отстранил ее — шокированную, яростную — и вышел в туманное утро.

Быстрым шагом Кай прошел по вокзалу, почти шесть часов в поезде — спал, думал, читал на смартфоне про Свальбард-Шпицберген: «Лонгйир — крупнейший населённый пункт, там и остановлюсь». Когда мыл руки в туалете, взглянул в зеркало и не заметил никаких следов вчерашнего воспаления глаза, как будто и не было. Чувство вины перед Гердой нахлынуло — и отступило, вновь закололо в левом глазу, точно отвлекая от тяжелых мыслей. Кай вернулся на свое место и задремал, уже без всяких сожалений. Впереди долгий путь: сначала Фредериксхавн, оттуда — паром до Осло, и затем — вишенка на торте — самолет до Шпицбергена.

Пока Кай ждал паром, забронировал со смартфона отель на Лонгйире, выпил чашку кофе и съел пару бутербродов — безвкусных, под стать серым и безликим зданиям вокзалов, аэропортов и терминалов. Когда Кай сел на паром, уже стемнело. Он долго, пока не уснул, вглядывался в непроглядную темень в иллюминаторе, будто ловил чей-то взгляд — внимательный и слегка насмешливый, обжигающе ледяной.
Осло — и толпы людей в международном аэропорту, паспортный контроль — выход из шенгенской зоны, и практически никого у восьмого гейта с надписью «Svalbard».

Сосед в самолёте — грузный мужчина, рабочий-шахтёр с добродушным лицом, расспрашивал Кая — спокойно и ненавязчиво — о том, надолго ли тот в Лонгйир и чем планирует заниматься.
«А, архитектор; наверное, в Свальбардский университет — лекции читать? У них там сейчас, говорят, нехватка преподавателей на технологическом факультете. Да откуда ж им взяться?» Говорил о себе, семья — жена и дочка: пять лет, но очень смышлёная. «Читать любит, вот, везу ей из Осло подарки», — кивает на сумку, набитую книгами: сияют яркие обложки, переливаются краски.
Кай зацепился за слово «университет», как за знак. Никогда не преподавал, но что-то внутри кричало: «Это оно!» С головой ушел в собственные мысли и вдруг — как током ударило! — очнулся, услышав краем уха: «Снежная королева».

«Холодная, говорю, точно Снежная Королева — всегда вежливая, но и близко никого к себе не подпустит. Многие пытались — уж больно хороша, но никому так и не удалось растопить ледяное сердце. Зато факультет держит в железных рукавицах, все у нее налажено, у нашей Ингрид; все преподаватели, какие есть, — самые лучшие, да только вот все никого не может найти, чтобы учил, как здания в таких условиях строить». Говорит что-то еще, но Кай уже не слушает: имя «Ингрид» завладело им, затопило — будто провалился в снег по самые уши, а там, оказывается, мягко и тепло.

Вышел в современное, европейское здание аэропорта — и почему представлял себе невесть что? Ожидая багаж, чуть не пропустил свою сумку — засмотрелся на чучело белого медведя. Вышел — и задохнулся от морозного воздуха, белоснежных гор, огромного указателя — сколько километров до Москвы, Бангкока, Лондона?
Услышал знакомый голос: «Эй, парень, давай сюда!» — добродушный сосед из самолета приглашающе машет рукой: его забирает брат на машине. Большой, оранжевый грузовик — как апельсин на снегу. Кай неуклюже забирается на пассажирское сиденье. «В тесноте, да не в обиде!» — смеются мужчины.

Дальше — белая пелена дороги, а за ней красные, желтые, зеленые и оранжевые домики. Будто игрушечный городок, новогодний подарок под елкой. Машина остановилась у небольшого отеля — с виду уютного, Кай сразу представил себе дощатый пол, огромную мягкую кровать и мягкий свет; сплошное хюгге. Выслушал напутствия: «В бар в отеле не ходи, иди в „Зимний сад“: там недорого и вкусно кормят! Все наши туда ходят», — поблагодарил, спрыгнул на снег, махнул вслед рукой.

В «Зимнем саду» полно народу, все смотрят на новичка с добродушным любопытством, словоохотливый бармен расспрашивает Кая обо всем, попутно ловко вытирая стаканы, разливая напитки, ставит перед Каем огромный стакан кофе — с белоснежной шапкой взбитых сливок и тертым горьким шоколадом. Ничего вкуснее Кай никогда не пил — это он знает точно, тревога наконец отпускает его, и он уплетает свиную отбивную с горячей картошкой и салатом, смёрреброды с селедкой и сыто вздыхает над вишневым пирогом.

При мысли о Герде в глазу снова начинает колоть — будто осколок попал. Мучимый совестью, Кай набирает ее номер из отеля. Голос в трубке обжигает ледяным холодом, безразличием, все чувства точно соскальзывают с замерзшего сердца, не в силах растопить его. Пытаясь найти слова сожаления, Кай отчаянно трет разболевшийся глаз, ищет и не находит в душе огорчения из-за теперь уже неминуемого расставания. Вешает трубку, ругает себя за черствость и внезапно ощущает облегчение — глаз больше не болит.

Наверное, они с Гердой любили друг друга. А был ли у них выбор? С самого детства вместе: крохотный садик под крышей, аромат роз, бабушка читает Евангелие. Рука в руке, нежный румянец на щеках, первый поцелуй. В школе сидели за одной партой, поступили в один университет.
Кай отучился на архитектора, сходил с ума по старинным замкам, обожал геометрическую красоту фракталов; еще в школе рисовал в тетрадях замки — один краше другого. Учителя ругались; все, кроме математички — долго разглядывала, любовалась сочетанием изящества и лаконичности. Она же и посоветовала поступать на архитектурно-строительный.
Герда не любила лаконичность, она нашла себя в дизайне, с ее легкой руки холодные скандинавские интерьеры преображались: барокко, рококо, шик и блеск, сверкание позолоты и помпезная мебель с гнутыми ножками. Подработки — уже с третьего курса, постоянные заказы после блестящего — Герда вообще любила блеск — окончания университета.
Казалось, другой жизни нет и не может быть. Кай никогда не был бунтарем, но иногда задумывался, глядя на однокурсников: они влюблялись, расставались, страдали, надирались до чертиков и приходили на пары с опозданием; красные от бессонницы глаза, в волосах запутался запах сигаретного дыма, — а не упустил ли он что-то важное?

В маленьком отеле на краю земли Каю снятся странные сны: про вьюгу, что согревает; про ледяной замок удивительной красоты. Во сне его преследует чей-то взгляд и имя «Ингрид».
«Построишь нам ледяной замок?» — смеется тихий голос, и словно где-то он его уже слышал. Всю ночь Кай бьется в тщетных попытках создать из снега, льда и дождя такой сплав для замка, чтобы устоял под всеми ветрами, чтобы простоял, непокорный, целую вечность. И, проснувшись, ощущает то же самое, и не понимает — его это желание или во сне навеяло?

Идет в университет, ищет и не находит — загадочную Ингрид, ту, что снится ему и не дает покоя, ту, из-за которой — он уверен в этом — Кай и оказался здесь. На мгновение внутри закипела и поднялась волна раздражения: не должен он был уезжать от Герды, бросать свою размеренную жизнь. Оказался теперь чёрт-те где, непонятно зачем!
И роговицу глаза обожгло, защипало — будто с обидой на его злость, и снова Кай, чертыхаясь, тёр рукавом глаз, пока раздражение не уступило место спокойствию.

Постоял в аудитории — большие окна, светлые стены, солнечные зайчики на лицах студентов перемешаны с улыбками: лекция закончилась, и они окружили преподавателя — плотно, даже не разглядеть. Слайды с геометрией, четкой красотой математики и тонких линий, проекций, из которых, как Феникс из пепла, вот-вот выйдет новое здание, прекрасное — это Кай видел уже сейчас, он архитектор не по роду деятельности, а по призванию, зову души.

На один миг Каю отчаянно захотелось оказаться на месте профессора — и чтобы стоять за кафедрой, и чтобы солнце вот так светило, и блики на лицах студентов, увлеченных, как и он, бесконечной красотой пространства, перенесенного на бумагу.
Подумал — и удивился: надо же, а раньше и не думал преподавать, хотя преподаватели отмечали изящность и доступность его объяснений, логику выводов и умозаключений.

Чистый, звонкий голос вырывается из студенческого гула, наполняет аудиторию, оставляя ощущение прохлады, и мир вокруг Кая кружится. Преподаватель — хрупкая молодая женщина — стоит к нему спиной, но даже так Кай чувствует, знает: это она, это Ингрид!
Решимость переполняет Кая, он готов броситься вперед, разорвать круг восторженных студентов, схватить за руку и резко, зло спросить: «Чего ради ты вытащила меня сюда? Я бросил невесту, свою спокойную жизнь, мне больше нет пути назад, только прозябать здесь, среди снегов!»

Словно услышав его мысли, Ингрид оборачивается. Цвет глаз переменчив, как северное море, взгляд встречается с его взглядом, в голове звучит голос: «Кай, ты думаешь, что я — зло? А ведь я всего лишь даю тебе шанс взглянуть на жизнь с другой стороны. Вспомни, как ты мечтал стать архитектором и уехать на север...»
Она говорит что-то еще, но Кай уже не слушает, из глаз текут слезы — как будто долго, на спор, смотрел на солнце — так можно и ослепнуть! Но он чувствует, что колоть больше не будет.

Ингрид улыбается ему — глазами, и в них столько тепла, что никто и никогда не назвал бы ее Снежной Королевой.
Осколок льда покидает его, и Кай впервые за всю жизнь ощущает твердую уверенность в том, что он наконец-то дома.

#Daria_Lavrova@crosswayhouse #публикация@crosswayhouse

Настоящий Кай | Daria Lavrova

«Ты мой, мой!» – шептал снег, швырял в лицо пригоршни; левый глаз нестерпимо болел и слезился, Кай бежал домой, тер глаз уголком клетчатого шарфа – подарка Герды, но лучше не становилось.

В тот день Копенгаген окутывал мягкий, предпраздничный снежок. Кай не спеша шел по Стрёгет и окунался с головой, с жадным любопытством в шумиху и суету людей, спешивших купить подарки и вкусности к рождественскому столу. В такой суматохе особенно ценной была возможность никуда не спешить, и Кай наслаждался ею сполна, как и озабоченно-предпраздничными лицами людей. Ему нравилось угадывать, какие подарки они купили близким и какое угощение поставят на стол.
Дойдя до пристани, Кай остановился и закурил, глядя в серую даль. Его манили корабли, далекий Шпицберген. Кай любил зиму и холод, но Герда – активная, горячая – уже все решила за них обоих. В свадебное путешествие они поедут во Францию: Ницца и Канны, Лазурный берег; а оттуда – в Испанию, и о холоде там будет напоминать только лед в кувшинах сангрии – алой и апельсиновой.
«Мы будем пить ее литрами, а небо… Там будет такое небо, Кай, все время голубое, и ты забудешь эту серость и этот туман! Соглашайся, мы всю жизнь тут мерзнем!»
Кай согласился, но о Шпицбергене не забыл.

Вглядываясь в корабли и метель, Кай вспоминал сказку о Снежной Королеве: где-то на далеком Шпицбергене находятся ее ледяные чертоги, там завывает вьюга и снежинки неустанно кружатся в безумном вихре. «Интересно, – подумал Кай, – ведь если есть Снежная Королева, то должен быть и Король?»

Задумчиво протянув ладонь, Кай ловил на тонкую черную перчатку снежинки и смотрел, как они тают от теплого дыхания; вдруг налетел вихрь, снег бросился ему в лицо, запутался в волосах, забился в глаза и нос, растаял на губах. «Ай! – вскрикнул Кай, почувствовав, как что-то больно закололо в левом глазу; он тер его, пока не потекли слезы. – И черт меня дернул стоять тут и пялиться, как дурака, на метель!» Вытирая краем шарфа слезящийся глаз, Кай поспешил домой, напролом, через снежную бурю, так внезапно сменившую предрождественский тихий снег, через толпы горожан, узкими улочками. Подальше от ярких вывесок «Christmas SALE», которые вдруг стали его раздражать. Прочь от гудящего роя толпы, спешащей за подарками!

Ворвался с мороза, совершенно окоченевший, с воспаленным глазом, щедро рассыпал снег по всему коридору. «Кай, ну неужели сложно было стряхнуть с себя снег, а не нести его в квартиру?» – капризный голос Герды; почему он никогда не замечал, какой он тонкий и резкий; почему не обращал внимания, как противно она растягивает гласные: «сло-о-о-ожно было стряхну-у-у-уть»?
«Мне в глаз что-то попало, хочу лечь», – отрывисто сказал Кай, машинально целуя Герду в подставленную румяную щеку. От приторного запаха роз, заполнившего дом, его затошнило – что за банальщина эти розы? И зачем их везде использовать? Розовый сироп к оладьям на завтрак, гель для душа с ароматом розы, крем для лица, розы в вазах по всей квартире. Из года в год – варьируется только цвет. «Символ роскоши и красоты», – наставительно говорила Герда. Раньше Каю было все равно, а сейчас он понял, что задыхается.

Не сомкнул глаз всю ночь, прислушивался к завыванию вьюги за окнами, а утром встал – разбитый, уставший, но решительный, сказал Герде: «Прости, мне нужно уехать», – покидал первые попавшиеся под руку вещи в сумку под гневные крики Герды: «Или остаешься, или можешь вообще не возвращаться!» Мягко отстранил ее – шокированную, яростную – и вышел в туманное утро.

Быстрым шагом Кай прошел по вокзалу, почти шесть часов в поезде – спал, думал, читал на смартфоне про Свальбард-Шпицберген: «Лонгйир – крупнейший населенный пункт, там и остановлюсь». Когда мыл руки в туалете, взглянул в зеркало и не заметил никаких следов вчерашнего воспаления глаза, как будто и не было. Чувство вины перед Гердой нахлынуло – и отступило, вновь закололо в левом глазу, точно отвлекая от тяжелых мыслей. Кай вернулся на свое место и задремал, уже без всяких сожалений. Впереди долгий путь: сначала Фредериксхавн, оттуда – паром до Осло, и затем – вишенка на торте – самолет до Шпицбергена.

Пока Кай ждал паром, забронировал со смартфона отель на Лонгйире, выпил чашку кофе и съел пару бутербродов – безвкусных, под стать серым и безликим зданиям вокзалов, аэропортов и терминалов. Когда Кай сел на паром, уже стемнело. Он долго, пока не уснул, вглядывался в непроглядную темень в иллюминаторе, будто ловил чей-то взгляд – внимательный и слегка насмешливый, обжигающе ледяной.
Осло – и толпы людей в международном аэропорту, паспортный контроль – выход из шенгенской зоны, и практически никого у восьмого гейта с надписью «Svalbard».

Сосед в самолете – грузный мужчина, рабочий-шахтер с добродушным лицом, расспрашивал Кая – спокойно и ненавязчиво – о том, надолго ли тот в Лонгйир и чем планирует заниматься.
«А, архитектор; наверное, в Свальбардский университет – лекции читать? У них там сейчас, говорят, нехватка преподавателей на технологическом факультете. Да откуда ж им взяться?» Говорил о себе, семья – жена и дочка: пять лет, но очень смышленая. «Читать любит, вот, везу ей из Осло подарки», – кивает на сумку, набитую книгами: сияют яркие обложки, переливаются краски.
Кай зацепился за слово «университет», как за знак. Никогда не преподавал, но что-то внутри кричало: «Это оно!» С головой ушел в собственные мысли и вдруг – как током ударило! – очнулся, услышав краем уха: «Снежная королева».

«Холодная, говорю, точно Снежная Королева – всегда вежливая, но и близко никого к себе не подпустит. Многие пытались – уж больно хороша, но никому так и не удалось растопить ледяное сердце. Зато факультет держит в железных рукавицах, все у нее налажено, у нашей Ингрид; все преподаватели, какие есть, – самые лучшие, да только вот все никого не может найти, чтобы учил, как здания в таких условиях строить». Говорит что-то еще, но Кай уже не слушает: имя «Ингрид» завладело им, затопило – будто провалился в снег по самые уши, а там, оказывается, мягко и тепло.

Вышел в современное, европейское здание аэропорта – и почему представлял себе невесть что? Ожидая багаж, чуть не пропустил свою сумку – засмотрелся на чучело белого медведя. Вышел – и задохнулся от морозного воздуха, белоснежных гор, огромного указателя – сколько километров до Москвы, Бангкока, Лондона?
Услышал знакомый голос: «Эй, парень, давай сюда!» – добродушный сосед из самолета приглашающе машет рукой: его забирает брат на машине. Большой, оранжевый грузовик – как апельсин на снегу. Кай неуклюже забирается на пассажирское сиденье. «В тесноте, да не в обиде!» – смеются мужчины.

Дальше – белая пелена дороги, а за ней красные, желтые, зеленые и оранжевые домики. Будто игрушечный городок, новогодний подарок под елкой. Машина остановилась у небольшого отеля – с виду уютного, Кай сразу представил себе дощатый пол, огромную мягкую кровать и мягкий свет; сплошное хюгге. Выслушал напутствия: «В бар в отеле не ходи, иди в “Зимний сад”: там недорого и вкусно кормят! Все наши туда ходят», – поблагодарил, спрыгнул на снег, махнул вслед рукой.

В «Зимнем саду» полно народу, все смотрят на новичка с добродушным любопытством, словоохотливый бармен расспрашивает Кая обо всем, попутно ловко вытирая стаканы, разливая напитки, ставит перед Каем огромный стакан кофе – с белоснежной шапкой взбитых сливок и тертым горьким шоколадом. Ничего вкуснее Кай никогда не пил – это он знает точно, тревога наконец отпускает его, и он уплетает свиную отбивную с горячей картошкой и салатом, смёрреброды с селедкой и сыто вздыхает над вишневым пирогом.

При мысли о Герде в глазу снова начинает колоть – будто осколок попал. Мучимый совестью, Кай набирает ее номер из отеля. Голос в трубке обжигает ледяным холодом, безразличием, все чувства точно соскальзывают с замерзшего сердца, не в силах растопить его. Пытаясь найти слова сожаления, Кай отчаянно трет разболевшийся глаз, ищет и не находит в душе огорчения из-за теперь уже неминуемого расставания. Вешает трубку, ругает себя за черствость и внезапно ощущает облегчение – глаз больше не болит.

Наверное, они с Гердой любили друг друга. А был ли у них выбор? С самого детства вместе: крохотный садик под крышей, аромат роз, бабушка читает Евангелие. Рука в руке, нежный румянец на щеках, первый поцелуй. В школе сидели за одной партой, поступили в один университет.
Кай отучился на архитектора, сходил с ума по старинным замкам, обожал геометрическую красоту фракталов; еще в школе рисовал в тетрадях замки – один краше другого. Учителя ругались; все, кроме математички – долго разглядывала, любовалась сочетанием изящества и лаконичности. Она же и посоветовала поступать на архитектурно-строительный.
Герда не любила лаконичность, она нашла себя в дизайне, с ее легкой руки холодные скандинавские интерьеры преображались: барокко, рококо, шик и блеск, сверкание позолоты и помпезная мебель с гнутыми ножками. Подработки – уже с третьего курса, постоянные заказы после блестящего – Герда вообще любила блеск – окончания университета.
Казалось, другой жизни нет и не может быть. Кай никогда не был бунтарем, но иногда задумывался, глядя на однокурсников: они влюблялись, расставались, страдали, надирались до чертиков и приходили на пары с опозданием; красные от бессонницы глаза, в волосах запутался запах сигаретного дыма, – а не упустил ли он что-то важное?

В маленьком отеле на краю земли Каю снятся странные сны: про вьюгу, что согревает; про ледяной замок удивительной красоты. Во сне его преследует чей-то взгляд и имя «Ингрид».
«Построишь нам ледяной замок?» – смеется тихий голос, и словно где-то он его уже слышал. Всю ночь Кай бьется в тщетных попытках создать из снега, льда и дождя такой сплав для замка, чтобы устоял под всеми ветрами, чтобы простоял, непокорный, целую вечность. И, проснувшись, ощущает то же самое, и не понимает – его это желание или во сне навеяло?

Идет в университет, ищет и не находит – загадочную Ингрид, ту, что снится ему и не дает покоя, ту, из-за которой – он уверен в этом – Кай и оказался здесь. На мгновение внутри закипела и поднялась волна раздражения: не должен он был уезжать от Герды, бросать свою размеренную жизнь. Оказался теперь черт-те где, непонятно зачем!
И роговицу глаза обожгло, защипало – будто с обидой на его злость, и снова Кай, чертыхаясь, тер рукавом глаз, пока раздражение не уступило место спокойствию.

Постоял в аудитории – большие окна, светлые стены, солнечные зайчики на лицах студентов перемешаны с улыбками: лекция закончилась, и они окружили преподавателя – плотно, даже не разглядеть. Слайды с геометрией, четкой красотой математики и тонких линий, проекций, из которых, как Феникс из пепла, вот-вот выйдет новое здание, прекрасное – это Кай видел уже сейчас, он архитектор не по роду деятельности, а по призванию, зову души.

На один миг Каю отчаянно захотелось оказаться на месте профессора – и чтобы стоять за кафедрой, и чтобы солнце вот так светило, и блики на лицах студентов, увлеченных, как и он, бесконечной красотой пространства, перенесенного на бумагу.
Подумал – и удивился: надо же, а раньше и не думал преподавать, хотя преподаватели отмечали изящность и доступность его объяснений, логику выводов и умозаключений.

Чистый, звонкий голос вырывается из студенческого гула, наполняет аудиторию, оставляя ощущение прохлады, и мир вокруг Кая кружится. Преподаватель – хрупкая молодая женщина – стоит к нему спиной, но даже так Кай чувствует, знает: это она, это Ингрид!
Решимость переполняет Кая, он готов броситься вперед, разорвать круг восторженных студентов, схватить за руку и резко, зло спросить: «Чего ради ты вытащила меня сюда? Я бросил невесту, свою спокойную жизнь, мне больше нет пути назад, только прозябать здесь, среди снегов!»

Словно услышав его мысли, Ингрид оборачивается. Цвет глаз переменчив, как северное море, взгляд встречается с его взглядом, в голове звучит голос: «Кай, ты думаешь, что я – зло? А ведь я всего лишь даю тебе шанс взглянуть на жизнь с другой стороны. Вспомни, как ты мечтал стать архитектором и уехать на север…»
Она говорит что-то еще, но Кай уже не слушает, из глаз текут слезы – как будто долго, на спор, смотрел на солнце – так можно и ослепнуть! Но он чувствует, что колоть больше не будет.

Ингрид улыбается ему – глазами, и в них столько тепла, что никто и никогда не назвал бы ее Снежной Королевой.
Осколок льда покидает его, и Кай впервые за всю жизнь ощущает твердую уверенность в том, что он наконец-то дома.

#Daria_Lavrova@crosswayhouse #публикация@crosswayhouse

Вампирские будни сисадмина | Daria Lavrova

Вампир Лёха был интеллигентным и деликатным гурманом: никаких тебе фонтанов крови, обескровленных тел, нечищеных клыков во рту. Не то что его друг, оборотень Пётр*: тот мечтал стать астрономом и сменил за последние два года уже четыре места работы. Луна, предвзято негативное отношение начальства к подвываниям и невозможность сопротивляться искушению сожрать аппетитных людей – всё было против Петра!
А у Лёхи карьера шла в гору: вампирская нелюбовь к узлам и спутанностям сделала его идеальным сисадмином – на гладкие линии рассортированных проводов приятно было смотреть. А любовь потомков графа Дракулы к темноте, нелюдимость, бледность и постоянное отхлюпывание из кружки – нет, не кофе, но кто об этом знает? – соответствовали всем стереотипам о представителях этой профессии.
Лёха обожал компьютеры и совсем не желал вернуться в давние времена, когда можно было без зазрения совести грызть людей на узких европейских улочках. Он искренне радовался Интернету, компьютерным играм и круглосуточным магазинам. Цивилизованность была ему по вкусу, и это было частым предметом спора с другом Петром (тот сокрушался, что прилюдно нападать на людей стало неудобно и даже опасно). За сотни лет Лёха скопил себе на хороший автомобиль, удобный гроб и квартиру в одной из петербургских башен: светонепроницаемые шторы и высокие окна – удобно вылетать на ночные прогулки.
Начальство Лёху ценило, даже выделило ему отдельную темную каморку рядом с серверной. Бухгалтерия сообща жалела бледного тощенького паренька (а вы в курсе, что у вампиров прекрасный обмен веществ?), таскала ему домашнюю выпечку, котлетки и иногда даже борщ. Борщу Лёха особенно радовался: суп сиял всеми оттенками красного и не выдавал признаков разбавления. Радостно скрючившись за компьютером, Лёха прихлебывал прямо из миски не борщ с кровью, а кровь с борщом. А в мусорке одиноко доживала свой век вареная капуста.

Из всей бухгалтерии Лёху не любила только главбухша Зинаида Петровна: и патлы-де у Лёхи слишком длинные, и сам-то он слишком тощий, и на маньяка похож, и вообще – «Как придет компуктер чинить, так всю кровь из меня выпьет!» – жаловалась Зинаида Ивановна, даже не подозревая, насколько права.
«Вопросы всякие задает – кликала ли я на баннеры, переходила ли по ссылкам в емейле? Да при Сталине его самого бы в ссылку и отправили!» Лёха молча чистил компьютер от вирусни, а по вечерам аккуратно запускал острые клыки в шею Зинаиды Ивановны и пил ровно столько крови, чтобы у нее не оставалось сил пилить дома мужа и орать на следующий день на своих девочек. Он подозревал, что в роду главбухши были баньши или гарпии, ибо орала она знатно, резким высоким голосом, так, что уши закладывало…
В общем и целом, Лёха отлично устроился: по утрам он кусал кофемана Васю, заряжаясь энергией бодрости; по пятницам – Толика: тот вечно перед уходом выпивал бутылку пива. Но больше всего Лёха любил кусать Галю из бухгалтерии…

Пухленькая, румяная – кровь с молоком, бойкая на язычок Галя не могла устоять перед сладким, и Лёха искренне наслаждался ее горячей кровью с нотками шоколада… Отдел бухгалтерии любил уничтожить пару-тройку плиток после обеда (и закусить конфетами), и Лёха перекусал весь отдел. Он никогда не переходил границу, и слабость от его укусов сотрудники списывали на питерскую погоду – неприветливую, переменчивую. Следы на шее затягивались практически моментально.
Когда в бухгалтерию взяли новую девочку, Лёха сразу решил: кусать ее он не будет! Бледненькая темноволосая Матильда – кожа да кости – ну ее, болезную! Тем более что у Матильды и без него проблем хватало: Галя сразу невзлюбила новенькую – тощая, тихая, в сплетнях не участвует, шоколад не ест! «И тиной от нее несет, как из болота!» – шептала Галя на ухо Зинаиде Петровне.
Новенькая и правда казалась белой вороной, странный запах сырости шлейфом вился за ней. В офисе завелись комары, на окнах образовалась испарина, а половина бухгалтерии зашмыгала носом и полегла – тем октябрем Питер практически утонул в проливных дождях, все ходили с мокрыми ногами и даже перестали бегать в обед в соседнюю кондитерскую. Разноцветные зонты толпились в коридоре, тоскливо смотрели на своих хозяек, согревающихся чаем, и не просыхали, как запойные алкоголики.
Галя проявляла стойкость и пирожные есть не прекращала. Зато бросила, едва начав, ходить на йогу. «Вот еще, в такую мерзкую погоду в узлы закручиваться – кому это надо!» – громко возмущалась девушка, «отчаиваясь» имбирным чаем и плюшками с корицей (ведь всем известно – специи снижают сахар в крови и способствуют похудению).

Близился осенний корпоратив, приуроченный начальством к Хэллоуину. А Галя – как назло! – была без пары. Истолковав голодный взгляд Лёхи на свои округлые после булочек плечи как любовное томление, Галя «застолбила» себе жертву и объявила всей бухгалтерии, что к корпоративу сисадмин будет за ней хвостиком бегать! Не то чтобы ей нравился Лёха, зато весьма нравилась его машина – невзрачный админ водил черный «порше». А автомобиль, как ни крути, штука полезная, особенно в дождь!
Галя пошла в атаку, неотвратимая как асфальтоукладчик, и Лёха, сам того не ожидая, уже шел с ней на свидание в милый итальянский ресторанчик – клетчатые скатерти, запах чеснока и базилика, улыбчивый хозяин, italiano vero, угощает горячей фокаччей с оливковым маслом. Лёха старался не морщиться на чесночный аромат, а красное вино в бокале незаметно от Гали разбавил кровью. Вечер становился томным…
Галя щебетала, наклоняясь над столом все ниже и ниже, заставляя Лёху, безразличного к пасте с морепродуктами, нервно сглатывать слюну. Голод и кроваво-винный коктейль нашептывали ему мысли об обращении Гали в вампира, и тогда они смогут быть вместе вечно, пока чеснок или солнечный свет не разлучат их.
Если на обычного мужчину отрезвляюще действует сумма в чеке за ужин, то Лёха и бровью не повел, глядя, как Галя с упоением и хрустом ломает конечности лобстеру и запивает шампанским (у каждого свои представления о роскоши). А вот попытка залезть в его кошелек, когда Лёха отлучился якобы позвонить, разрушила ванильно-кровавые грёзы в момент!
Нарушать личные границы вампира без его позволения – непозволительная дерзость, и Лёха галантно поцеловал Гале руку и посадил ее в такси. Любопытство взяло верх над раздражением, и Лёха летучей мышью следовал за девушкой. Зависнув на карнизе возле Галиного окна, Лёха узнал о себе много интересного – и ботаник, и дрищ, и цветы выбирать не умеет, и «без машины в ресторан пришел». Хотел сделать фейспалм, да, вися вниз головой, особо лапками не поразмахиваешь.
Лёха много лет жил на свете, знал женское коварство и не особенно удивился. Вот только пить Галину кровь ему почему-то стало противно. В прежние времена он, ни секунды не раздумывая, снес бы ей блондинистую голову с самодовольной ухмылкой на губах – при всей бухгалтерии! – и выпил бы кровь, бьющую фонтаном, а потом бы заставил их всех забыть, будто бы и не было Гали. А теперь на вампира напала апатия: и убивать брезговал, и кровь пить было противно. В бухгалтерию он теперь почти не захаживал, несмотря на то, что у Гали каждый день что-то «ломалось». Лёха чинил по удаленке или, если совсем не помогало, – силой внушения. Компьютер разумнее многих людей, и с логическим мышлением проблем никаких, поэтому Лёха мысленно убеждал его «починиться», и разочарованная Галя уже не знала, что же ей сделать такого, чтобы сисадмин наконец прибежал. Вся бухгалтерия хихикала над ней, а когда Гале показалось, что и Матильда загадочно улыбнулась на одну из ехидных шуток про слабенькие приворотные чары, девушка взбесилась. Аккуратная подножка – и ошпаренная Матильда бежит в туалет застирывать платье...

Октябрь был на исходе, для корпоратива заказали итальянский ресторан. «Как будто нет другой кухни!» – возмущался Лёха, которого начальник еле-еле уговорил прийти на праздник и не отрываться от коллектива. «Ладно, приду. Наряжусь вампиром...» – мрачно пошутил Лёха.
В этот вечер все сотрудники компании радостно перевоплотились. Преобладали супермены, декольтированные ведьмочки и женщины-кошки (Галя, конечно же, среди них!), хотя оригиналы тоже встречались: охранник Федор Иванович вдохновился своей сломанной ключицей и изображал мумию, а Матильда в темно-зеленом длинном платье, с венком из осоки и лилий на, казалось, влажных волосах изображала болотницу. Лёха тоскливо потягивал томатный сок, разбавленный третьей положительной, и сожалел о том, что пришел, и о том, что забыл с утра пополнить фляжку. Его мучила жажда, желание крови затуманивало разум, клыки рвались изо рта, поэтому всем коллегам Лёха улыбался очень аккуратно, буквально в пару клыков… Когда стало совсем невмоготу, он тихонько направился к туалету. «Убивать не буду, но крови попью!» – решил Лёха, притаившись у входной двери и ожидая жертву.

Ван Хельсинг нервно курил бы в сторонке, глядя на то, как профессионально Галя организовала слежку за Лёхой на хэллоуинском корпоративе. Что ел, куда пошел, с кем разговаривал – все было отмечено бдительной девушкой! Не ускользнула от ее внимания и фляжка, из которой Лёха расстроенно вытряхивал себе в бокал последние капли чего-то густого и алого. Галю охватили нехорошие подозрения, и, подогреваемая вином и адреналином, она направилась в туалетную комнату вслед за директором, весьма осоловевшим от праздника.
…Директор застыл с остекленевшим взглядом, а Лёха, аккуратно промокнув укус на шее чистым платочком – несолидно важному начальнику ходить с испачканным воротником, – наконец успокоенно вздохнул. Жажда утихала, мир вокруг приобретал все более четкие цвета и очертания. Придав зомбированному начальству небольшое ускорение, Лёха вытолкнул его из кабинки к выходу, а обернувшись, столкнулся с Галей, записывающей происходящее на мобильный телефон! В зеркалах вампиры, может, и не отражаются, но вот снять их на видео – запросто.
«Ах ты, чертов упырь! – прошипела Галя, надвигаясь на него и грозя зажатым в руке смартфоном. – Теперь все узнают, кто ты такой! Тебя сначала сдадут на опыты, а потом уничтожат! Воткнут осиновый кол в сердце, сожгут и развеют прах по ветру!» – яростно восклицала любительница фольклора и легенд о вампирах. В другой руке она сжимала вилку. «Серебро или просто четыре дырки – всяко лучше, чем одна?» – мелькнула мысль в голове Лёхи.
Галя сделала резкий выпад, вилка царапнула вампира по руке, пронзив ее острой болью… «Хороший ресторан, – подумал Лёха – и ведь не жалко им серебряных вилок...» Перед глазами темнело, и надо было собраться для молниеносного броска, впереди маячила цель – Галина шея, такая аппетитная, с горячей кровью, – как вдруг…

Вдруг в туалете заморгала лампочка, запахло сыростью, а по спине потянуло холодком… Одна из дверей кабинок открылась, выпуская Матильду. Подол черного платья хлюпал от воды и порос мхом, гладкие черные волосы свисали ниже колена и были влажными, а лицо – очень, кстати, симпатичное, совершенно некстати отметил Лёха – было бледно-зеленоватым.
«Оставь его!» – звонкий голос приглушился в конце, будто в воду канул. Матильда надвигалась на Галю, а та и не замечала перемен в облике ненавистной коллеги.
«Нет уж, – злорадно выговорила Галя, – теперь все узнают, кто он такой на самом деле… А ты отвали, от тебя воняет!»
Из унитазов и раковин разом выплеснулись фонтаны темной болотной воды, пахнущей тиной, завертелся водоворот. Но ни Лёху, ни Матильду он не тронул, зато выбил из Галиных рук телефон и злосчастную серебряную вилку. Вокруг захлюпало, забулькало, Галя опустила глаза и поняла, что стоит уже по колено в… болоте!
«Что за… Эй, помогите мне!» – разъяренно крикнула девушка, попытавшись сделать шаг, вырвать ногу из болотного плена, – и провалилась еще глубже.
Болотница – а это была именно она! – улыбалась, и впервые Лёха видел Матильду такой счастливой. Как ей шла нежная зелень на щеках – такого румянца не найти ни у одной живой девушки! Нежить, одним словом… А пока Лёха с Матильдой не могли оторвать друг от друга глаз – Галя крыла их на чем свет стоит, пытаясь дотянуться до Лёхи и спастись из болотного плена.
Быстрое движение бровью – и голова Гали скрылась под темной водой, и лишь несколько пузырей на поверхности напомнили о том, что здесь был кто-то еще, кроме них двоих.

После корпоратива Галя не пришла на работу, и Зинаида Ивановна забеспокоилась – счета сами себя не оплатят! Работа бухгалтерии встала: коллеги сплетничали и злословили – говорят, после корпоратива бесследно пропали три бутылки белого и кошелек директора, а Галя страсть как любила и денежки, и винишко! К обеду все были убеждены в этой версии, а к вечеру никто и не помнил, что с ними работала какая-то Галя. Да и по бумагам, если бы кто вздумал проверить, никакой Гали не было и нет.
А у Лёхи с Матильдой к ужину было жаркое, три бутылки дорогого белого вина и исхудавший друг Пётр. На десерт их ждали пухлые пальчики под шоколадным соусом. «Десерт La Dolce Galina!» – смеялась Матильда, забравшись с ногами на диван и распространяя по комнате слабый запах тины и застоявшейся воды. Лёха с нежностью смотрел на болотницу и понимал, что для счастья ему как раз не хватало Матильды и ее болотного запаха, и даже то, что Матильда могла часами пропадать в ванной, его не смущало.
Пётр ел жаркое и нахваливал. Хоть он и был астрономом в душе и привык смотреть на далёкие звезды, не заметить того, что творилось у него под носом, он не мог. А творилась самая что ни на есть любовь! А значит, теперь есть место дружным уютным посиделкам – со свежим мясом, коктейлями «Кровавая Галя», задушевными разговорами и оставленным специально для него, Петра, полосатым диванчиком на кухне, с которого так хорошо видно звёздное небо!

Все сказки автора: #Daria_Lavrova@cityhaze
#сказка #городская_сказка #cityhaze #вампиры #айтишники

* Отсылка к анекдоту: «Оборотень Пётр, как ни старался, не смог сделать карьеру в астрономии. Глядя на луну в телескоп, он всегда немножечко подвывал. Эта черта раздражала коллег и ужасно сердила его начальство. Какая уж тут карьера. Ещё Пётр ел людей».

Посмотреть другого пользователя:
https://vk.com/id