Дохэдились.
***
Битва, кажется, наконец-то окончена?
Пыль кругом поднимается, больше на сажу похожая, и вокруг – тишина такая, словно Валентино лишился второй антенны тоже. Руку саднящую к голове тянет – нет. Всё в порядке. Просто в первые мгновения всё затихает в ожидании нового вздоха. Где-то у руин дворца поднимается Чарли. Шатается, тут же шагает к Вэгги. Слабо крыльями взмахивает Люцифер.
Красивый... Даже такой, грязный от макушки до самых копыт, израненный. Даже так на произведение искусства похожей.
Где-то среди руин стонет Адам, отправленный незадолго до последнего взрыва в стену, с помощью Аластора с колен поднимается и Лилит. Хаск, хватаясь за крыло раненое, рыщет среди руин в поисках паука.
Паук... Паук, где чёртов паук?
Энджел стонет где-то у самой-самой окраины битвы, едва шевеля конечностями. Рядом с ним – побеждённая Ева. К шляпе сброшенной тянется, улыбается чуть натужно, уже не выглядя такой уж счастливой – безумной разве что. И руку... Не к шляпе тянет. К Энджелу, чтоб руки из тьмы, изломанные, когтистые, из последних сил устремились к паучьему телу.
Глупый паук.
Мягкий шорох крыльев и движение, похожее на вспышку огня, теряется на фоне красного ада. Ева разражается истерическим хохотом и тут же захлёбывается собственной кровью, когда Адам ударяет её по позвоночнику тяжёлым ботинком.
Энджел падает рядом, вскрикивая ни то от испуга, ни то от приступа новой боли, и тут же глазами широкими, стекленеющими, глядит туда, где валялся мгновенье назад.
Алые крылья – порваны. Тело изящное – проткнуто. Руки из тьмы исчезают, позволяют распластаться по осколкам из камня грешной душе, умирающей во второй раз.
Кровь и слёзы чужие обязательно согреют охладевшее в мгновение тело.
***
— Вал...
— Вал!
Люцифер первым бросается к телу израненному, позволяя Энджелу укрыться в объятиях Хаска.
— Вал? Вал, ну же, вставать, миленький. Мотылёчек, ну...
Когда на руках кровь оседает алая, Люц шарахается. Смотрит на труп – уже точно труп, нет намёка ни на дыхание, ни на сердцебиение – и неожиданно поднимается в воздух.
— Люцифер!
Лилит вскрикивает, ощущая боль почти что физическую, когда ангел, израненный, сломанный, неожиданно ввысь взлетает, игнорируя раны и переломы.
— К посольству. К посольству, живо! — подхватывает Адам споро и те жалкие оставшиеся клочки грешников, способные передвигаться, тут же отправляются следом за Люцифером.
Лилит, от испуга глотая слёзы, сжимает руку Аластора.
***
Крылья болят нещадно – их словно когтями демоны рвут на клочья, то по одному выдирая перья, то сразу мяса шматки вырывая. Люцифер приземляется просто падая на ступени – не думает ни о боли, ни о страхе, в груди таящемся, только в голове имя держит.
Валентино.
Валентино...
Его имя должно быть в списке.
Золотая кровь растекается лужами по сверкающему полу посольства, стекает с крыльев, по земле волочащихся, засыхает на волосах. Заползая за стойку, Люцифер подавляет дрожь. Удар по звонку – удивительно сильный, почти до треска доводит старенький инструмент.
— Сэра!
И златой символ вспышкой отправляется в небо. И снова. И снова. И снова... Люцифер бьёт по кнопке до тех пор, пока Адам и Чарли не прибывают в посольство, почти силой оттаскивая его от дверей. Сэра прибывает встревоженная, с Эмили вместе, и обе в шоке наблюдают за израненным Владыкой и его подчинёнными.
— Что случилось?! – бросается к раненым юная Серафим, пока Люцифер в слепой ярости бросается к ногам Сэры.
— Списки... Списки попавших в Рай, Сэра...
— Что? — ошарашенная, Серафим отступает в сторону. — Я не могу...
— Дай мне списки! — рявкает так, что стены посольства до треска натужного содрогаются, заставляя Сэру не только создать, но и выронить чёртовы списки. Руки, покрытые кровью грешной и ангельской, почти в безумии шарят по состаренным кипам листов.
— Пап!
— Люцифер!
Обе женщины бросаются к падшему, за плечи назад оттягивают – безнадёжно, он совершенно помешанным взглядом скользит по десяткам похожих имён. И не находит единственного искомого.
— Имя... имя, почему, почему тут нет его имени?!
Он от злости сминает листы, бросая их в Сэру, и сразу же склоняется к полу от пронзившей грудь с сердцем боли.
— Полагаю, он...
«Не заслужил искупления».
Сэра глотает слова, испуганная, и глядит на Самаэля встревоженно. Встревоженно и с отвратительным, раздражающим сожалением.
— Нет. Нет-нет-нет, нет, нет, я сделал... Я же сделал всё, чтобы он получил искупление!
— Люцифер, пожалуйста...
Лили снова касается его плеч и тоже замолкает, испуганная.
У Люцифера в глазах – пустота, бездна чернее ночи и глубже Ада, а по щекам – ручьём слёзы. Умер. Умер и не вернётся – не обнимет, не зажужжит над ухом, довольный съёмками, не поднимет на руки, не позволит коснуться пушка на шее. Никаких ссор, скандалов, эмоций, ничего... Ничего не осталось кроме пятен крови на руках и...
И воспоминаний.
У погруженной в пучины шока Сэры ещё больше глаза расширяются: она бросается к Люциферу с испугом:
— Не дайте ему!..
Но крик, отчаянный и болезненный, громкий до оглушающего звона в ушах, разрушающей волной проносится по всему кругу Гордыни, ломая стёкла. Крик скорбный и траурный. Крик, выражающий весь заключённый внутри ангела ужас потери.
***
На зализывание ран уходит долгое время, но постепенно Ад возвращается в норму, насколько она вообще возможна для этого места. Восстанавливаются постепенно руины, оплакиваются жертвы, утраты, потери.
Один Люц... Не может восстановиться. У засохшего озера в увядшем саду лежит, накрывшись спокойно крыльями, и смотрит на трещины, куда утекла вода. Лилит, Чарли и Адам сидят с ним поочерёдно: говорят, и поют, и плачут. Каждый о своём: о страхе, обиде, гневе. Он слушает, не отвечает. Никому не отвечает, звука не издаёт. Только...
Только для Вельвет поднимается пару раз, когда та приходит.
Она стоит, из последних сил в руках телефон сжимая, а потом неожиданно срывается на скулёж. Плачет навзрыд – слезами почти захлёбывается – фрак чужой ногтями до треска ткани сжимает и лишь через пару часов кое-как успокаивается, оседая на сухую траву.
Люц отстранённо касается её головы в убаюкивающем поглаживании, смотрит в озеро высохшее и слушает.
— В-вокс этаж разнёс. В щепки, — делится Вельвет тихонько новостями и шмыгает носом, прокручивая в руках телефон.
Его телефон. В этом... Ебучем вырвиглазном чехле, ради шутки подаренном Люцифером.
Она оставляет его ангелу как подарок и болезненное напоминание. Чтобы душу облегчить, на самом деле, пусть и эффект совершенно... Совершенно обратный выходит.
***
Взмах, другой, третий – ветра поток. Мягкие крылья расправляются, подражая увиденным с небе птицам, и плавно несут мотылька к услужливо раскрытой ладони в белых перчатках. За холодную ткань отлично цепляются тонкие лапки. Новый взмах крыльев – и те сложены вдруг оказываются.
Он подносит создание ближе к лицу. В задумчивости мычит, напевая мелодию незнакомую, и мажет другой рукой по щеке. Ловит каплю.
Позволяет ей по пальцу на ладонь скатиться, у самого мотылька.
— Пей. Слаще этого здесь воды не найдёшь, — улыбается Бог мотыльку и тот в недоумении чуть сжимает антенны лапками.
Прикасается. Пьёт...
— Надо же. Кто же знал...
Удивления в голосе прозвучавшем – ни капли. Но мотылёк с интересом чуть поднимает наверх антенки.
— ...что столь маленькое, безбожно мало живущее существо без труда очарует принца.
Окончательно испив каплю нектара, мотылёк снова двигает крыльями. Шубку чудесную начищает, лапками двигая столь отточено, что у Бога улыбка на лицо отчего-то лезет.
Взмах – и вокруг вдруг поднявшейся в воздух моли платок из чужого кармана нагрудного обращается в маленький кокон.
— Тьху. Дурная привычка.
Ухватившись за оба края, Бог растягивает кокон в руках, превращая сперва в небольшую "ракушку".
— Почему же безбожно? Я здесь.
А потом ввысь подкидывает укрытие мотылька, заставляя его разрастись с новой силой.
***
В саду давно не звучат шаги. Не звучит шелест трав, не колышется ветром гладь водная. Воды нет – всё иссохлось и быстро ломается. Только отсутствие дуновения и спасает маленький сад от последних в его жизни коротенькой разрушений.
Люцифер закрывает глаза. Умереть уже хочет от истощения – отойти в мир иной для ангелов, если такой неожиданно существует. Может, хоть там... Повидаться...
На мгновение кажется, будто перья горячие треплет холодный воздух. Люц открывает глаза, наслаждаясь последним мгновением, а после вдруг понимает – не кажется. Раскрывает глаза окончательно, садится с большим усердием.
Под ним – трава разрастается, зелёная, яркая, даже больно. Смотреть, чуять запах... Душистый и свежий, наполненный нотами рос. И... Яблоками?
Откуда в его саду яблоки?
Он голову назад поворачивает ни то в испуге, ни то в робкой надежде на исполнение собственного желания: на открытие рая за исхудавшей спиной, на... Что угодно, но не на кокон огромный и не на улыбку совершенно Чеширскую – подле.
Ресницы трепещут, а с губ впервые за долгое время срывается выдох дрожащий. Он поднимается, слабый телом, и под смех чужой, приглушённый, почти ползком добирается до раскрытого кокона под низенькой яблоней. Бог хватает его поперёк груди, молча слушает скулёж надрывный, плаксивый, а потом за щёки хватает, чтоб коснуться губами лба.
— Достаточно просто сказать "спасибо".
Самаэль кивает дрожаще, а смотрит вообще не туда. Всё к Валентино прикован, к крыльям изящным, _целым_, к телу тонкому, хрупкому и к груди вздымающейся. Живой. С сердцем бьющимся.
Его отпускают, позволяют реветь сколько вздумается, и исчезают. Наедине оставляют – после долгой разлуки нужно. Нужно прижаться к рукам щеками, ощупать антенки целые, осмотреть, всё проверить. И жестом знакомым коснуться лба дрожащими от любви губами.
Чтобы до следующего утра забыться у кокона в сладком сне. Не в тревожных кошмарах, не в мечтах совершенно невыполнимых. Просто... Оказавшись в объятиях, провалиться в желанную пустоту. Отдохнуть, защитив мотылька от целого мира коконом ангельских крыльев.
И уже никогда не дать случиться разлуке снова.
