19 апреля - День памяти жертв геноцида.
Я думаю такие факты очень важно помнить!
У меня есть знакомый писатель,
Gena Weretelnikoff, наш с вами современник, я знаю, что он много работал с архивами , когда писал. Именно сегодня хочу поделиться текстом с его странички:
Саласпилс — самый жуткий из фашистских концлагерей из не менее жуткого списка: Бухенвальд, Аушвиц (Освенцим), Маутхаузен, Заксенхаузен, Дахау, Красный, Берген-Бельзен ...
Местные жители говорят, что до сих пор на этом месте по ночам земля издает стоны, очень похожие на детские ...
За три года существования в Саласпилсе убили и замучили немыслимое количество детей и взрослых.
По разным данным, до десяти тысяч детей (возрастом от нескольких месяцев и до 16 лет) и до ста тысяч взрослых. Вместо имени у каждого ребенка был номер, выбитый на жетоне.
За утерю – расстрел.
Основное назначение — создание банка детской крови, которую выкачивали для пополнения запасов в немецких госпиталях. Изможденные и заморенные голодом малыши цинично рассматривались, как живые контейнеры, полные крови и объекты для медицинских экспериментов.
В Саласпилсе, как и в других фашистских исправительно–трудовых лагерях, зафиксированы следующие способы убийства людей:
– Нанесение смертельных травм тупыми твёрдыми предметами
– Голод и отсутствие лечения при болезни
– Отравление больных детей и взрослых ядами, в том числе экспериментальными
– Проведение тренировочных операций, например, – отрезать голову и попытаться её пришить обратно
– Частое выкачивание крови вплоть до наступления смерти
– Расстрелы
– Пытки
– Смерть от рваных ран, нанесённых собаками охраны, в качестве тренировки собаки или при побеге заключенных
– Тяжёлый изнуряющий бесполезный труд, например, перенос земли с места на место, сопровождаемый избиениями
– Тяжёлый физический труд, дополнительно сопровождаемый взятием крови (каждый раз до состояния обморока)
– Казнь через повешение
– Смерть в «душегубках» — специальных газовых камерах, установленных в автомашинах «Газвагенах»
– Закапывание заживо в землю ...
С конца весны 1942–го в Саласпилский лагерь стали доставлять латышских антифашистов и пленных советских бойцов, а затем и цыган. Иногда сюда специально привозили из других концлагерей советских пленных на расстрел.
«Саласпилс – лагерь трудового воспитания» в 18 км. от Риги", – так сегодня в латвийских учебниках истории обозначено это место. Подлинная правда и история остаются здесь, в лесу, где поют птицы, пытаясь заглушить стон этой земли…
Официальная Латвия не признает факта массового убийства детей в Саласпилсе.
Попытка замалчивания совершенных преступлений понятна – там замешаны добровольные полицейские латышские подразделения, которые принимали непосредственное участие в охране и казни узников.
За три года существования концентрационного лагеря было выкачано, в общей сложности, три с половиной тысячи литров детской крови. В большинстве случаев её брали до тех пор, пока ребёнок не умирал. Кровь эта была нужна офицерам СС, поправлявшим своё здоровье в госпиталях.
Момент, когда в бараке появлялся немец в белом халате и выкладывал на столе свои медицинские инструменты, был для каждого маленького пленника самым страшным. Врачи–изверги приказывали детям лечь и вытянуть руки. Большинство ребят покорно слушались, а тех, кто отказывался, крепко привязывали к столу и выкачивали кровь насильно. Обессиленных детей, которые выглядели уже умирающими, уносили из барака — как правило, чтобы сжечь в лагерной печи либо убить и бросить в канаву, которая являлась братской могилой.
Остальных оставляли, чтобы потом производить забор крови снова и снова.
Около семи тысяч останков детей было найдено ... сколько сожжено – неведомо ...
Официально в лагерь было доставлено 12 тысяч советских детей.
Осенью 1944 года концлагерь Саласпилс был уничтожен фашистами.
Заметая следы, фашисты взорвали бараки и печи, сожгли документы, а его персонал (немцев и латышских полицейских) спешно эвакуировали.
Также фашисты постарались скрыть следы массовых убийств. Заметая следы, фашисты раскапывали места массовых захоронений и сжигали тела. Для таких раскопок использовали труд евреев, которых по окончании работ также убивали и сжигали.
Из Акта об истреблении детей в Саласпилском концлагере от 5 мая 1945 года:
«Обследовав территорию у лагеря Саласпилс в 2500 м², при раскопках только пятой части этой территории, комиссия обнаружила 632 детских трупа, предположительно, в возрасте от 5 до 9 лет,, трупы располагались слоями. В 150 метрах от этого захоронения по направлению к железной дороге комиссия обнаружила, что на площади в 25х27 метров грунт пропитан маслянистым веществом и перемешан с пеплом, содержащим остатки несгоревших человеческих костей детей 5—9 лет — зубы, суставные головки бёдерных и плечевых костей, рёбер и другого.
В лагере мученической смертью погибли около 3 тысяч детей до 5 лет в период с 18 мая 1942 года по 19 мая 1943 года, тела были частью сожжены, а частью – захоронены на старом гарнизонном кладбище у Саласпилса. Большинство из них подвергались выкачиванию крови. Государственная чрезвычайная комиссия постановила, что факты этих издевательств установлены и должны рассматриваться, на Нюрнбергском процессе, как вполне организованные мероприятия со стороны немецких извергов, ставящих целью – умерщвление Советских детей».
«Где бараки стояли, там шиповник цветёт,
Словно детская кровь в этих ветках течёт...»
На Нюрнбергском процессе (20.11.1945 – 1.10.1946) Международный военный трибунал, в числе прочих преступлений нацизма, признал практику присвоения людям номеров и клеймения этими номерами людей – преступлением против человечности, не имеющим срока давности! (Сборник материалов Нюрнбергского процесса. М., 1954. Т. II).
Отрывок из документального, военно-исторического романа Летят Лебеди
Том 1 – «Другая Война» 472 страницы
Том 2 – «Без вести погибшие» 488 страниц
Сброшу всем желающим на электронную почту абсолютно безвозмездно.
Пишите мне в личку (
[email protected]), давайте свою почту и я всё вам отправлю (профессионально сделанные электронные книги в трёх самых популярных форматах).
Есть печатный вариант в твёрдом переплете.
Могу выслать почтой в любую точку планеты Земля (кроме Северного и Южного Полюсов)
Отзывы можно увидеть на Литрес
#безсрокадавности #ZaМир
НЕНАВИСТЬ
Воспоминания ветерана, вернее просто ответ на вопрос:
– Что же такое НЕНАВИСТЬ?
«Я до войны, что такое ненависть и не знал, потому, как причин её испытывать не было. Горе разное было. Собаку, которую сам выкормил молоком козьим – волки зарезали. Бабушка с лестницы упала – разбилась, похоронили. Это было горе. Война началась – это беда. А вот ненависти не было.
Любовь была. Да и сейчас свою бабку люблю.
Я из деревенских, с трактором на «ты», техника ведь схожая с танками, потому в сорок первом, когда война уже гремела тогда вовсю, взяли меня без разговоров в танковое училище.
Был у нас в училище один старшина-инструктор – кличка у него была «в задницу раненый». Его, действительно, туда ранило вскользь, пулей. И он по этому поводу, вероятно, комплексовал.
Раз в заднее место ранен – значит трус. Глупость, конечно, страшная – много там выбирает пуля или осколок – куда попал, туда и попал. Но этот старшина, как волк ходил с утра до ночи, злой, аки чума, ну и вымещал на нас всю свою глупую ненависть. Как только не измывался он над нами. И чуть что не так – орет:
– Трусы, дезертиры, сопляки… Под трибунал пойдете!
Поначалу нам было страшно, а потом мы попривыкли и поняли, что старшина наш был, что ни на есть самый обычный трус, но с властью, какой-никакой, над нами, над салагами, значит.
Раненый – понятно, на передовой побыл – понятно, и обратно туда явно не хотел – тоже понятно. Как-то на самом деле двоих ребят наших, уже не припомню за что, подвел-таки под трибунал.
Ребята решили его придушить ночью. Я был против! Нельзя нам об такую сволочь руки марать! Пообещал придумать план, как его на передовую отправить, ну и придумал.
Было на полигоне, на стрельбах и прочих тренировках, такое упражнение – оборона танка в ближнем бою. Через верхний люк надо было гранату кинуть в цель. Боевую гранату.
Он нас этим упражнением замордовал, вот буквально замордовал!
Нам стало понятно, что он на самом деле трус и страшно боится, что кто-то из нас гранату внутрь танка уронит, где он, драгоценный, сидит и нами командует.
Я припрятал в башне заранее кусок железяки, похожий в темноте (а в танке темно) на гранату, ну и вызвался кидать гранату первым. Трус подает мне (весь потный, он всегда со страху потел) гранату и начинает свою обычную брань:
– Докладывай, что должен делать, сопля!
Я начинаю монотонно бубнить:
– Вынимаю чеку, открываю люк, бросаю гранату, – в этот момент выбрасываю железяку вниз, которая загрохотала, как прощальный вальс немца Шопена, говорю – ёпрст! – и выкидываю гранату из танка, при этом не забываю закрыть люк, чтобы этот дурачок из танка под осколки гранаты не рванул.
Он, таки рванул и ударился головой в закрытый люк, что-то там с матами, и тут прозвучал взрыв гранаты снаружи танка. Он затих и от него повеяло чем-то странным, до боли знакомым, как летом из солдатского уличного туалета.
Он молча открыл люк, вылез и бегом кинулся к ближайшему озеру. Мы же наблюдали всю дорогу на его задней части всё увеличивающееся в размерах рыжее пятно.
Кличку, понятное дело, мы ему поменяли (на «засранца»), но и он ещё более озверел, но стал нарушать инструкцию – заставлял нас всё делать снаружи танка (на половину высунувшись, пока гранату не кинем, а потом уже позволял забираться внутрь). И так было до тех, пор, пока проверяющие не увидели! Да как его построили, да какими словами его обложили! Мать моя, женщина! И покойников он на фронт готовит! Да такого танкиста в поле сто раз из автомата застрелят фашисты! Обозвали вредителем и исполнили нашу мечту – отправили на фронт!
Когда он уходил, то пришел к нам прощаться. Мы же к нему даже не вышли и плюнули ему в след. А наша ненависть к нему сменилась полным презрением. Мы все тут на фронт рвемся, каждый день считаем, сводки фронтовые слушаем, гадаем, где воевать будем, а этот ... И жалко, и противно.
Но это тоже была, оказывается, не ненависть!
А вот какая она, эта настоящая ненависть, я чуть позже расскажу.
Третий бой мой начался так. Атака. Взрыв. Улетел в чёрную бездну. Нет сознания, пришел в себя – плен. Но в плену-то другая история, там больше ярость и злоба на всех. Когда меня из плена освободили – сразу короткая проверка, хоть трошки обгорелый я был, но меня признали все мои ребятки из полка, потому не длинная с запросами и посиделками под замком. Потом сразу в госпиталь, ремонтировать мои конечности пострадавшие. На мне с детства всё заживает, как на собаке, хоть и хотели комиссовать, но не вышло по-ихнему, зажило всё. Потому не прошло и три месяца, как я догнал своих! Наступление шло полным ходом! И вот моя рота, новенький Т-34, мечта танкиста Красной Армии! Но не уберёг я его, сожгли его фашисты в четвёртом бою. Расскажу вкратце, как. В колонне танковой завсегда есть первый танк, ну и последний. Так вот, когда нарываешься на засаду или на подготовленную оборону фашистов и ваша колонна не успела развернуться в боевое построение, то эти два танка (первый и последний) всегда страдают больше всего. По ним бьют, чтобы сделать манёвр остальных машин очень сложным в условиях обездвиженности колонны. Кого ставили первым, всегда знал, что шансов выжить очень мало, потому готовились к любым ситуациям и смотрели во все стороны. В тот раз первым в колонне шёл мой танк ну и нарвались мы на минное поле с корректировщиком артиллерии, который сидел на дереве, а били по нам из-за холма, не видели мы их ... Танк подбили, и он сгорел, в итоге, ну а сейчас речь не о том, а о шестом танке, который подо мной сгорел. Дело в Берлине уже было, в сорок пятом. Атака. Мы наступаем. Пехоту нашу рассеяли осколочными, и она подотстала на квартал, может пол, не суть важно. Я увидел, через открытый люк, фаустпатрон и тень человеческую, понял, что сейчас шмальнёт он по нам, не успеваем мы его уложить, потому только рявкнул:
– Быстро все из танка! – и люк нараспашку!
Танк, когда в него фаустпатрон попадает, жахает аки лампа с керосином, если попадает в бак с топливом, а в Т–34 он, этот самый бак, почти везде!
Жахнул.
Из люка выскакиваю в столбе огня, ребята за мной, горит на нас всё! Комбез, шлемофон, сапоги, а что не защищённое, руки там, лицо, сразу, как чулок с волдырями слазит.
А тот немец видит наше копошение, фауст кидает и целится из-за баррикады в меня из винтовки своей, ну и стреляет! Я бегу прямо на него, вот из меня ненависть прёт со всех щелей, вот за день до Победы сжечь мой танк и меня, да я ж тебя голыми руками... Бегу и чувствую, что попадает в меня фашист, а мне не больно, только ногу толкнуло... в общем, на этой самой ненависти я и добежал к нему, повалил его на землю и всадил ему нож в глотку, уже и не помню, как он мне в руку попал ... Да, а пока я бежал – он ещё раз в меня попал – в плечо. То я уже потом в госпитале узнал, когда в себя пришел, а так, последнее, что я помню, это его кадык и моя «финка», нож, значит, такой ...
Вот, что может ненависть с человеком сделать, силы какие может придать ему нечеловеческие! А вы говорите ...
Поэтому, вот что на фронте, в бою всему голова – ненависть к врагу! А всё остальное – так, для красного словца.
Это был, кстати, шестой танк, что подо мною сгорел, я рассказывал. Они горят, к сожалению, целиком, а потом ещё и взрываются, ведь там боекомплект полный–неполный, а мы танкисты горим, иногда, частично.
Когда в первом своем танке горел – попал в госпиталь без сознания. Долго без него, сознания, был и без документов – сгорели они. А без документов человек – не человек, солдат – не солдат, командир – не командир ...
А домой пришла похоронка. Писарь – придурок, возьми и напиши в сопроводительном письме – «Ваш сын сгорел в танке». До невозможности глупый оказался человек, разве можно такое родителям писать–посылать? Это чуть позже уже стали писать в похоронках нормальные слова про геройскую смерть и прочее ... А тут «сгорел в танке!». Вот каково это было матери читать! Отец, слава Богу, от мамы письмецо–похоронку припрятал, и в редакции показал. Поэт один узнал об этом и стихи написал на мою геройскую смерть … А я-то жив! В себя пришел, всё наладилось, уже ходить могу, а отец на мои письма из госпиталя отвечает как-то странно, сухо и непонятно. Оказывается, он не верил, что я живой – почерк у меня шибко изменился. Ещё бы ему не измениться, если через мою руку пяток осколков пролетело и не задержалось, хорошо, хоть попришили всё (почти) на место. Потом ещё раз похоронка пришла, но отец уже точно не верил, и правильно делал – жив я оставался, чего и всем вам желаю. А я в плен попал. Пенсию за меня мои родители получали. Но, наверное, не за всё время, ведь за то, что я официально в плену числился, за те полгода, что я у немцев был, не выдавали им. Это когда «смертью храбрых» приходит, то – да! Пенсия, как семье героя! А тут-то всё, наоборот, почти что предатель, самый, что ни на есть …
Хорошо, что и экипаж мой, и командир полка моего, когда меня освободили, были живы. И времени немного прошло – с полгода, и рапорт тот нашли быстро. И все ребята написали, что оставили меня у сгоревшего танка мёртвым. В общем – посчитали меня убитым, потому как не дышал! Они-то вот посчитали, а немцы нет. Очнулся в концлагере пересыльном, в госпитале – оказалось, что я в плену. Врачи все русские. Спасибо им отходили меня чуть, ну как могли, и на том спасибо! Ходить начал потихоньку – ушёл в побег. Поймали быстро – слабый был я совсем, надо было ещё силушек поднабраться, а потом бежать. Но нет, учимся на своих ошибках – научили меня фрицы уму-разуму – вот уж кровушкой умылся, так умылся, и зубы мне все передние выбили сапогами–кулаками.
Второй раз через три месяца сбежал – опять попался, поляки местные меня выдали. Все пальцы на ногах прикладом винтовочным раздробили, чтоб не бегал больше, повезло мне, наверное, что не расстреляли. Под конец войны немцы пленных стали беречь, зависело, конечно, от лагеря, наш лагерь больше для работ на заводе был, потому и не порешили. Ну, а когда отступали, то просто не успели нас порешить–перестрелять всех, бежали они больно спешно…
Вот в плену, когда ярость–ненависть меня душила, думал, что когда придёт мой час, я их, германцев–то, зубами грызть–убивать буду, хоть и не осталось от зубов моих ничего – пеньки одни!
В Австрии, как-то поставили меня пленными немцами командовать – трупы коней–лошадей закапывать. Земля у них каменистая – тяжело немчуре было её копать–долбать. Я же думал – всех немцев с этими конягами вместе закопаю–прикопаю. А потом думаю себе и гляжу на них – ведь, по сути, несчастные и жалкие люди, сдутые какие-то, безжизненные, хоть и рожи – как моих две, а то и три …
И ушла ненависть, как и не было её. Стало мне на них вот наплевать с высокой горки ...
Только вот речь ихнюю, немецкую, до сих пор слышать не могу, но думаю, что это не ненависть закипает, а что-то иное, да и сердце потом начинает барахтаться, как не в себе, и курить хочется, а бросил ещё в сорок шестом, как с госпиталя окончательно вышел.
А так – ненависти на них нет совсем. Немцам ведь тоже досталось. Насмотрелся я на них и в войну, через прицел, да и после на пленную немчуру. Век бы их больше не видеть и не слышать».
Автор:
Gena Weretelnikoff
(Отрывок из романа Летят Лебеди,том 1 Другая война, том 2, Без вести погибшие..)
#летят_лебеди
Художник Петр Любаев
