последнее мгновение ушедшего лета, которое отстало от тридцать первого августа и пытается его догнать,
и — посвящение
🤍
Догорающие угольки заката над городом плавно переходили в ясные сумерки. Крыша одного из невысоких домов была полностью в вашем распоряжении. Ты лежала, вытянувшись на пушистом бордовом пледе, и твоя голова располагалась на его мерно вздымающейся и опускающейся груди. Слегка ускоренный стук его сердца отдавался мягкими толчками у тебя в спине и груди, синхронизируясь с твоим собственным. Ты тихо вздохнула и перевернулась так, чтобы видеть его лицо. Затуманенные дымкой задумчивости, ярко-голубые глаза внимательно смотрели куда-то вдаль, на огненную линию горизонта.
Заметив твои перемещения, он перевёл взгляд на тебя и посмотрел так тепло и нежно, что стало непонятно, как такое подвластно глазам с настолько ледяным цветом.
— Ты хотела что-то спросить? — лёгкая хрипотца от долгого молчания в его голосе приятно прорезала твой слух. Ты покачала головой, протягивая ладонь и поправляя его непослушную шевелюру, чем вызвала лёгкий смешок. Полюбовавшись тобой ещё несколько секунд, он потянулся за бутылкой вина и сделал глоток прямо из горла. Ты перехватила бутылку, и твои внутренности тут же согрел терпкий вкус красного пооусладкого. Если посмотреть вдаль, можно было разглядеть широкую улицу с горящими фонарями и мелькающими затылками пешеходов, чем ты и занялась: разглядыванием крошечных человечков внизу.
— В Москве все совсем по-другому в такое время суток, — ты тихо вздохнула, внимательно глядя на передвижения сборищ на улицах. — Одиннадцать вечера в Москве — это бесконечные вереницы машин на ярко освещённых дорогах, пробки, люди, вечно спешащие куда-то, дым из кальянных, и, главное, ни одной звезды ты не увидишь из-за бесчисленных фонарей! — ты завершила свою пылкую речь восклицанием. Со смешком он согласно кивнул.
— Поэтому временами мне хочется иметь такую суперспособность — телепортироваться. Совсем необязательно именно в Питер, но здесь все-таки очень душевно. Особенно вечерами, ты права, — он улыбнулся и заправил тебе за ухо выбившуюся прядь вьющихся волос. — Люди, гитары на каждом углу, ревущие двигатели дорогих машин, и здания, боже мой, вся архитектура… Я восхищаюсь тем, как она выглядит вечером и ночью с подсветкой, — он покачал головой, и в его голосе слышался восторг. — И люди, они такие… тёплые. Близкие. Интеллигентные. Пьяные, чаще всего, конечно, но оттого — ещё более дружелюбные и улыбчивые. Ну разве не рай? А ещё и такие крыши с закатами, — с тихим прерывистым вздохом он лёг на спину и закрыл глаза, позволяя тёплому августовскому ветерку растрепать свои каштановые волосы.
— Нам обязательно завтра возвращаться в Москву? — ты тихо спросила спустя еще десять минут молчания. Он медленно сел, заставляя тебя подняться тоже, хитро посмотрел в твои глаза и вдруг покачал головой.
— Можем не возвращаться, — он послушно согласился. — Можем… Полететь в Лас-Вегас.
— Лас-Вегас? — ты захохотала. В путешествиях вы проводили большую часть времени, но город казино, пустыни и ночных клубов был чем-то необычным даже для вас двоих. Обычно он предлагал проехаться по любимым местам Европы, посетить новые города в уже знакомых странах, но ни разу не заводил настолько уверенный разговор о Западном полушарии.
— Ну да, — он смущенно улыбнулся, поправил волосы нервным жестом и отвёл взгляд. — Почему нет? У нас ведь даже есть виза, которая истекает через несколько месяцев. Я ведь тебе не Антарктиду предлагаю! Как говорится, а вдруг завтра мы сдохнем?
Ты вновь не смогла сдержать тёплой улыбки после этой фразы, которой сопровождалось каждое ваше спонтанное решение. Протянула ладонь к его лицу, пальцами провела по контуру шеи, носа, губ, изогнувшихся в усмешке, по шелковым волосам. Кожа была тёплой и обыкновенного цвета, и ты силилась понять, как такое доставшееся тебе золото может настолько умело скрывать холодность металла и свой красивый золотистый блеск.
— Вообще-то, если завтра мы сдохнем, полететь никуда не получится, — вдруг выдала ты, и вы оба рассмеялись: ты — сразу же, над собственной шуткой, он — через несколько секунд, в течение которых хмурился и искал, над чем нужно смеяться.
— Извини, сейчас уже, — он опустил взгляд на серебряные наручные часы, — почти одиннадцать. Даже если очень постараемся, мы вряд ли куда-то полетим.
— Тогда, — ты прищурилась и выдала улыбку, — тогда идём собирать вещи. И попробуем найти билеты на завтра, которые будут стоить меньше, чем почка. Ну, хотя бы как половина почки.
— В Вегас? — его глаза вдруг загорелись, заставляя весь лёд плавиться.
— В Вегас, — ты кивнула и довольно улыбнулась, видя, как он чуть ли не подпрыгнул на месте от предвкушения. Парень уставился в твои глаза, долго, молчаливо смотрел, и его лицо тоже медленно менялось, будто кто-то тянул за невидимые, пришитые к нему ниточки.
— Знаешь, я ненавижу ночное время суток, — вдруг сказал он очень тихо. Ты напряглась, вслушиваясь. — Да и вечернее. Потому что… Боже, да потому что я чувствую себя чертовски уязвимым перед тобой. Моя голова переполнена мыслями, настолько, будто она сейчас взорвется, но я держу их в себе, потому что то, что я хочу сказать, настолько приторно, розово и сопливо, что совсем не в моем духе, — выпалил он вдруг на одном дыхании. — И я не могу выпустить это наружу, даже если очень захочу.
— Не в твоём духе? — ты осторожно переспросила. Нужно было говорить медленно и тихо, выбирать слова так, чтобы не оступиться, словно идёшь по болоту и выбираешь кочки, которые не провалятся под твоими ногами. — Ты иногда пишешь такие вещи, что я сомневаюсь в том, что это написал парень. И я совсем это не осуждаю! — ты вдруг прибавила, заметив, каким угрюмым стало выражение его лица. — Ты чудесно формулируешь мысли. Я более чем уверена, что и сейчас ты слишком строго к себе относишься. Просто скажи, не держи в себе, — ты мягко попросила, хватая его ладонь в свою — такую большую и тёплую по сравнению с твоей собственной — и крепко сжимая ее.
— Но, пожалуй, я готов стать открытым и уязвимым, потому что доверяю тебе и знаю, что ты не нападешь на участки моего тела, не защищённые панцирем, — он зажмурился, выдохнул. — Ты когда-нибудь думала о том, насколько много в себе скрывает карий цвет глаз? — спустя несколько секунд сомнений, он все же заговорил, и так четко, словно месяцами репетировал речь. — Даже не так, цвет твоих глаз для меня — чёрный, потому что я вижу в них космос. Звезды, метеоры, космические корабли и целые галактики твоих мечтаний, планов, целей. Когда происходит что-то плохое, ты ломаешься — в твоём космосе потухает одна звезда. А когда ты счастлива, искренне, по-настоящему — мне удалось это увидеть, — в твоей галактике, загораясь, падают кометы.
Ты прикрыла рот ладонью, чувствуя, что глаза уже жжёт от слез, а губы сами растягиваются в улыбку. Его мерный, бархатный, низкий голос действовал так, что ты плавилась и растекалась в розовую лужицу. В ледяной глубине глаз горел огонь, самый яркий и греющий, компенсирующий всю холодность голубого оттенка.
— Я все это к тому, что ты заслуживаешь быть счастливой. Хочу, чтобы в твоих глазах звезды только зажигались и ни в коем случае не гасли. Чтобы было, как у Маяковского, которого ты мне цитируешь: если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Мне это нужно, — он уверенно кивнул, вмиг становясь серьёзным. — И я обещаю тебе, Мари, что буду рядом столько, сколько это будет возможно. Слово «навсегда» такое неопределенное, его используют только идиоты и романтизирующие весь мир девушки, — он вдруг усмехнулся и покачал головой. — Я буду рядом, даже если ты сама не захочешь больше «быть», и буду держать тебя за руку, вот как сейчас, — он кивком указал на их сцепленные ладони. — Но если, блять, ты сейчас свалишь с этой крыши, потому что тебя затошнит от такой ванили, я тоже пойму, — он усмехнулся, но в голосе звучала горечь.
— Это, по-моему, лучшее, что мне кто-либо говорил за всю жизнь, — ты покачала головой, поймав изумленный взгляд в ответ. — Серьезно. Если ты не против, я напишу стихотворение с этими словами и посвящу его тебе. Вообще, обещаю не прекращать писать и постоянно посвящать тебе стихи, — ты взяла вторую его ладонь в свою и улыбнулась. — А ещё я тоже люблю видеть твою счастливую улыбку и блеск в глазах, поэтому — пока не знаю, как именно, но мы точно что-нибудь придумаем, — я обещаю тебе помочь издать твою собственную книгу. И не одну, если будет нужно, — ты хитро улыбнулась.
— Откуда ты знаешь обо всех моих мечтах? Это запрещённый ход, — с притворной обидой протянул он, а потом потянул тебя за руки и прижал к себе. Его пальцы аккуратно пробежались вдоль твоего позвоночника, пытаясь успокоить — то ли себя, то ли тебя.
— Я знаю, — ты прошептала и уткнулась носом в его плечо.
Когда ветер сменился с тёплого на холодный и неприятный, вы аккуратно сложили вещи и спустились, выходя на шумную, кишащую людьми и яркими огнями улицу. Ты со смехом потянула его за собой в булочную на углу, и вышли оттуда вы с аккуратно упакованными в бумажную коробку ванильными эклерами. На соседней улице раздавалась мелодия гитары и звонкий голос поющей девушки, аплодисменты опьяненных слушателей, машины гудели моторами, ночной Петербург и не думал засыпать.
Билеты на самолёт были куплены в тот же вечер. С четырёхчасовой пересадкой, но по приличной цене, и потому полночи вы не спали, вместе смотря фотографии из лучших мест Вегаса и продумывая, как будете развлекать себя там. Происходящее казалось безумием. Следующая неделя была плотно распланирована, и, засыпая в его объятиях под мелодию размеренного дыхания, ты чувствовала ком в горле из-за слез радости, чего не было, пожалуй, никогда: чтобы ты настолько ценила то, что у тебя есть сейчас, была настолько счастлива быть именно в этом моменте, в нужном месте и нужное время, что хотелось расплакаться и сказать «спасибо» лично каждому, кто внёс в это свой вклад.
Отбросив в сторону все ненужные описания, можно определенно заявить, что этих двоих впереди ждал целый мир. С этой спонтанной поездки в Лас-Вегас началась череда новых открытий, они исследовали места, в которых уже были, и с удивлением отмечали для себя все новые детали, будто заново влюблялись в улицы Италии, греческую кухню и Альпы — так, словно видели впервые, неискушенным взглядом, и могли трезво оценить великолепные пейзажи и испытать яркие ощущения как в первый раз.
В Вегасе они сами не поняли, как арендовали ретро-автомобиль — кабриолет винного цвета, до ужаса красивый, старый по модели и новенький на вид. За столиками в кофейнях, разложив перед собой карту США, ели мороженое из одной креманки и красным маркером намечали план своих дальнейших передвижений, который уже через пару дней выглядел до безумия насыщенным и обещал быть захватывающим. Для каждой локации они создавали отдельную графу в таблице в клетчатой тетради, где писали, что необходимо сделать в том или ином месте. Так, в колонке «Миннесота» были упомянуты парки-заповедники и несколько известных местных ресторанов, в Техасе они планировали посетить термальные бассейны, а на невзрачный Миссисипи план был такой: уехать в зеленую деревню подальше от больших городов и устроить вечер барбекю на берегу какой-нибудь чистой реки.
Путешествие по Америке заняло более полугода. По дороге из одного штата в другой она обычно искала агентства, с которыми могла сотрудничать, и по приезде проводила несколько дней на фотосессиях. Чаще всего это был восхитительный опыт, потому что опытные фотографы возили ее на пляжи Лос-Анджелеса, верхние этажи небоскребов Чикаго, на нежные сеты в лесах и на полянках. Он же проводил часы в кофейнях с ноутбуком, занимаясь поиском клиентов и, в перерывах, написанием романа. Его вдохновлял образ жизни, который они вели, о котором он всегда мечтал, и, несмотря на лёгкую тоску по дому, из-за которой послевкусие от поездок горчило, он не хотел, чтобы это заканчивалось. Такими заработками они старались не только поддерживать текущие траты, но и копить на будущее, и им успешно удавалось.
Интересный момент плана их путешествия заключался в том, что завершалось оно ровно в той же точке, где и началось: на автостоянке в Лас-Вегасе. Возвращая полюбившуюся вишневую машину, они грустно улыбнулись ей вслед и, взявшись за руки, сделали очередной шаг навстречу новому, потому что жили под таким девизом: да, сейчас — хорошо, но вдруг дальше — только лучше?
Без тёмных полос жизнь не была бы жизнью, и, кроме других неприятных событий, между ними случались ссоры и разногласия, но все разрешалось гладко и почти бесследно. Время от времени они возвращались на родину, преимущественно ради того, чтобы увидеться с семьей, потому что оба недолюбливали Москву с ее суетным ритмом, шумом, выхлопными газами и угрюмыми лицами людей.
Столько всего совершенно невероятного происходило с ними, что они порой сами не замечали эту невероятность. Однако путешествия не приедались: что-то по-прежнему было в новинку. Находясь в Италии, они держали курс не на Рим, Милан или Неаполь, а в Сицилию или Геную — в те города, что находились дальше и было непопулярны среди туристов. Там чаще всего была вкуснее свежая морская рыба, на каждом углу продавалось любимое мороженое — ванильное, с шоколадной крошкой, которое он сам не особо любил, но всегда покупал ей, — яркая растительность тоже привлекала внимание и улыбчивые местные жители всегда были готовы не обмануть тебя на деньги, как это происходило в крупных городах, а наоборот радушно угостить тебя местными продуктами.
Во Франции они останавливались в самых разных городах, но обязательным условием отеля или хостела был открытый балкон. Утром, с восходящим солнцем и птицами, они могли проводить на нем часы с двумя чашками капучино и фарфоровой миской хрустящих круассанов, читая книги или обсуждая все на свете. Дальше их заносило в Швейцарию, ради сырной пиццы, потом — в Австрию, Альпы, потому что архитектура Вены уже наскучила, а в горах было так красиво, что захватывало дух.
Были поездки на велосипедах по набережной ночью, до рассвета, пока солнце не взошло над рекой, были стопки билетов на самолёты и поезда, которыми можно было обклеивать стены, были фигурки из шоколада в Бельгии на Новый год, немецкие бретцели и английские завтраки на террасе. Были поездки в Москву и Петербург на плацкарте в поездах, мосты ночью, семейные ужины и тёплые встречи — как будто они не виделись не два дня, а больше месяца. Было так много, что всё не укладывалось в голове и вытесняло друг друга, были путешествия, экзотическая еда, близкие, кинотеатры под открытым небом, книжные марафоны, кофе со льдом — литрами, были и больницы, лекарства, безликие белые халаты, тревога резко потемневшей полосы жизни. Но, с перерывами и передышками, восстановлением служили вылазки на природу, свежий воздух Алтая, разговоры шёпотом по ночам о важном и уязвимость друг перед другом.
Переглядываясь, они вдвоём сидели в тату-салоне, пока мастер по очереди набивала им буквы на рёбрах: нежно-сиреневая М у него и ярко-оранжевая Э — у неё. Они всегда использовали иностранные аналоги своих имён, с самого первого дня их знакомства. Эти татуировки стали символом их крепчайшей, неделимой дружбы, любви — что бы то ни было, происходившее между ними всю их сознательную жизнь.
Весь мир будто принадлежал им двоим. Не побоявшись, они вдохнули свежий запах свободы, от которого лёгкие закололо иголочками, как утром в мороз, а голову наполнило сладким туманом. Это было доступно им только из-за огромной, неизмеримой, искренней любви к жизни, из-за желания жить во что бы то ни стало, и эти шаги только вперёд без остановок и поворотов позволили им быть там, куда они в конце концов пришли.
